В декабре 2019 года мы взяли интервью у Константина Батыгина — профессора Калифорнийского технологического института, планетолога и астрофизика. Константин рассказал о том, каковы на сегодняшний день аргументы в пользу гипотезы девятой планеты, насколько вероятна ошибка, как далеко продвинулись её поиски и что будет, когда её обнаружат. Также известный учёный поделился своим мнением о том, на что стоит обратить внимание будущим исследователям космоса, как создать благотворную среду для новых умов и зачем рассказывать публике о своей научной работе.
Видео-версия интервью тут, а ниже — адаптированная для чтения.
В январе 2016 года Константин Батыгин и его коллега Майкл Браун предположили существование в Солнечной системе планеты в пять раз тяжелее Земли с периодом обращения 10 тысяч лет. Их догадка до сих пор ждет подтверждения.
Vert Dider: Здравствуйте, Константин! Вы профессор планетологии, астрофизик и, вероятно, кто-то ещё?
Константин Батыгин: Да нет, кажется, всё… Хотя я давно не проверял, как называется моя должность. Может, что-то и добавили.
— Для тех, кто знает только одну науку о космосе, астрономию, поясните, пожалуйста, в чем разница между астрофизикой, планетологией и другими направлениями в изучении космоса.
— Чётких границ, конечно, нет. Если говорить примитивным языком, астрономы разглядывают небо в телескоп и ищут новое. То есть задача астрономии — наблюдение. Астрофизика — немного другое. Её основная задача не открыть что-то новое, а описать математически то, что уже имеется. Примерно такая же разница между физиком, который ставит эксперимент в лаборатории, и физиком, который что-нибудь считает на доске и решает уравнения.
Планетология — это смешанная дисциплина, в которой есть что-то и от астрономии, и от астрофизики, и от геологии, и от геофизики, словом, от всего, что касается планетарных процессов. Мало кто задумывается, но планеты сложнее звезд. Они разнообразнее, их «жизнь» богаче, поэтому не получается использовать в исследованиях какой-то один подход. Нельзя заниматься только наблюдениями. Чтобы понять, как устроены и как живут планеты, нужно обращаться к самым разным наукам.
— Выходит, вы не случайно занимаетесь вопросом девятой планеты? Или планеты Х? Как вы её называете?
— Я говорю «девятая планета», поскольку «Планета X» — это совсем другая гипотеза. Она возникла лет сто назад, но так и не подтвердилась. Её, среди прочих, отстаивал Персиваль Лоуэлл, и, хотя он оказался не прав, в результате был открыт Плутон.
— Девятая планета — это теория или всё-таки пока ещё гипотеза?
— Где-то посередине. Если мы таки увидим её в телескоп, это будет факт. Стадию «а что, если вдруг существует такая планета», то есть как раз гипотезу, мы уже прошли. Потихоньку крадёмся к теории.
Гравитация вполне чётко указывает на существование девятой планеты, кроме того, теоретические расчеты во многом говорят в нашу пользу. Сейчас статус наших выкладок можно сравнить с тем, что было известно о Нептуне в 1845 году. Его сначала открыли математически, а разглядели только в 1846 году.
— Насколько известно, вероятность вашей ошибки составляет 0,2%. Как это подсчитали?
— Есть способ рассчитать так называемую вероятность ложной тревоги. Предположение о девятой планете строится на необычном поведении объектов внешней Солнечной системы. Их орбиты вытянуты в одну сторону. Когда замечают какую-то статистическую аномалию, всегда есть шанс, что это просто совпадение. Ещё может оказаться, что все методы наблюдения, которыми пользуются астрономы, выдали одинаковый и притом ошибочный результат. Эту вероятность нам и надо оценить.
Берем карту движения всех известных объектов в поясе Койпера и моделируем ситуацию: представим, что десять или пятнадцать из этих объектов мы выбрали совершенно случайным образом. С какой вероятностью окажется, что их орбиты смотрят в одну сторону? По сути, нам необходимо ответить на вопрос: какова вероятность того, что наши аргументы в поддержку девятой планеты — обычное совпадение.
— Получается, это снова статистика?
— Да, верно. У нас есть наблюдения, с ними надо что-то делать, а это уже статистика, динамический анализ и так далее. В любом случае, чтобы рассчитать вероятность ошибки, нужна статистика. Тут используются довольно обычные методы. Ничего особенно сложного. Таким образом мы и получили 0,2%. Мы немало времени убили на то, чтобы всё проверить, но беспокоимся, не получилось ли так, что мы просто видим то, что хотим видеть?
— Один из основных аргументов в пользу вашей теории — как раз движение объектов пояса Койпера. И человек, который его открыл, Дэвид Джуитт, к вашей гипотезе отнесся с недоверием. Насколько это обосновано?
— Кажется, его аргумент состоял в том, что у нас слишком низкая значимость доказательств, мол, 2,7σ это недостаточно. Иначе говоря, сейчас, если не ошибаюсь, вероятность — 99%, а нужно 3σ, тогда было бы 99,9% вероятности.
Конечно, требования у каждого свои, но, мне кажется, неразумно, выяснив, что в нашей системе с вероятностью 99% существует такой удивительный объект, сидеть и ждать, пока этот показатель каким-то образом дотянет до 99,9%, а уже потом начинать искать планету.
Скептицизм — это нормально, но я пока не видел аргументов, опровергающих расчёты по девятой планете. Единственное, что вызывает сомнения — действительно ли орбиты сонаправлены? Если паттерна нет, то мы ошиблись. Но всё-таки с огромной долей вероятности мы правы.
— Хорошо, расчёты вроде сходятся, наблюдения — тоже. Как известно, вы пользовались моделью Солнечной системы, которая показывает, как орбиты объектов в поясе Койпера могли прийти к своему состоянию. Но Солнечная система — это хаотическая система. При этом рассчитывать состояния хаотических систем сложно как для прошлого, так и для будущего. Насколько надежна симуляция Солнечной системы, которую вы приводите как аргумент в пользу вашей теории?
— Всё верно, Солнечная система хаотична. По сути, это означает, что невозможно рассчитать с высокой точностью расположение всех планет в будущем, даже, скажем, на десять миллионов лет вперед. При таком разбросе никакой конкретики не останется. Тем не менее, какие-то большие, глобальные тенденции изменений отследить вполне реально, особенно во внешней части Солнечной системы. А значит, мы можем предсказать её общий вид, но не точное положение каждого элемента. Примерно как с погодой: синоптики не могут дать точный прогноз на неделю. Зато мы неплохо умеем предсказывать изменения климата на год вперёд. Вот и получается, что, пусть мы и не знаем, какая именно будет температура воздуха первого июня, в общих чертах ситуация понятна.
— Выходит, что орбиты далёких объектов в поясе Койпера — достаточно масштабный тренд, чтобы хаос со временем как бы сгладился и предсказания работали?
— Да, именно. Мы понимаем общий паттерн. Мы знаем, что хаос сыграет свою роль, добавив неопределенности. Мы обнаружим некую тенденцию, но хаос всегда будет немного её портить. Поэтому сонаправлены только восемьдесят процентов орбит. Восемьдесят процентов — это стабильные, долгопериодические объекты, которые сохраняют ориентацию своих орбит, а двадцать процентов — это шум, вызванный хаосом, который добавляет Нептун. И наша модель все это учитывает.
— Открывал ли кто-нибудь новые объекты в поясе Койпера, чьи орбиты не сонаправлены с орбитами ваших объектов? И что эти открытия говорят о девятой планете?
— В целом пока ничего не изменилось. За последние три года открыли довольно много объектов — тут всё верно. Орбиты большинства смотрят примерно в том же направлении, что и те шесть, на которых мы строили свою теорию; некоторые — нет. На самом деле, мы этому очень рады, потому что в 2016 году наши модели и математические расчёты предсказывали, что всё должно быть не так гладко, как показывали наблюдения. Наша модель показывает, что орбиты будут сходиться примерно у восьмидесяти процентов объектов. Новые данные показали не только большее количество сонаправленно вращающихся тел, но и наличие нестабильных объектов, и всё встало на свои места.
Около года назад мы выпустили масштабную статью, где всё пересчитали, включили новые данные, и всё прекрасно сходится. Если что-то вдруг окажется не так, я первым же побегу всем об этом рассказывать.
— Кажется, Дэвид Джуитт говорил, что в поясе Койпера столько пустого пространства, что, в принципе, там может быть что угодно. Если это не планета, может ли это быть какое-нибудь скопление или даже черная дыра?
— Что угодно — всё же вряд ли. У нас накопилось достаточно данных, чтобы очертить рамки этого «чего угодно». У нас есть информация от аппарата WISE. Он, по сути, просканировал все небо, так что мы точно знаем, что если там что-то всё-таки есть, по массе этот объект гораздо меньше Сатурна. Ничего более массивного там быть не может.
Затем, благодаря телеметрии Кассини мы достаточно точно отследили траекторию Сатурна, с погрешностью в сотню метров. Любой слишком тяжелый объект на слишком близком расстоянии повлиял бы на эти данные. Также существует проблема стабильности. Достаточно большие объекты на таком расстоянии от Солнца с большой вероятностью просто вылетят из системы. Девятая планета по характеристикам вписывается в рамки возможностей.
Может ли там быть нечто помимо планеты? В принципе, да. Объект с массой в пять раз больше Земной. Но наши расчёты не могут показать, что это.
— Кстати, пожалуй, главный вопрос: так где, собственно, искать девятую планету?
— Простая и горькая правда: все расчёты за последние три года дали только массу и данные об орбите объекта. Мы знаем, что период обращения — около десяти тысяч лет, эллиптичность орбиты — около тридцати процентов. Масса — примерно пять-шесть Земных. Но я не могу сказать, в какой именно точке орбиты находится планета. Для этого надо отследить, как перемещаются по своей орбите объекты в поясе Койпера, а для этого за ними придется наблюдать примерно десять тысяч лет.
Мы определили примерную зону поиска, и теперь приходится её всю прочёсывать. Мы знаем, что планета где-то там, а где точно — не знаем. Вообще, программу вряд ли можно назвать успешной: с погодой в 2017-2018 постоянно не везло. Так что могу только сказать, что в пределах некоторого участка есть смысл поискать ещё.
— А как вы ищете планету? С помощью каких обсерваторий?
— Все наши наблюдения проводятся с помощью телескопа «Субару», который расположен на вершине горы Мауна-Кеа на Гавайях.
Параллельно мы ищем девятую планету в уже имеющихся базах данных. Это довольно непросто с точки зрения расчётов, но мой коллега, Майк (Майкл Браун — прим.), в такой работе настоящий эксперт. Мы анализируем данные, которые собрали до нас, потому что, возможно, девятую планету уже давно обнаружили, просто не поняли, что это именно она.
— Сама планета очень далеко, собственного источника света у неё нет, выходит, её не очень хорошо видно.
— Именно так. Если конкретнее, в астрономии это называется «объект двадцать третьей звездной величины», что, если перевести на обычный язык, означает просто супертусклый. Это где-то на грани технических возможностей наших современных телескопов.
— А не проще использовать для таких целей космические телескопы?
— Нет, космические телескопы не помогут, потому что у них очень узкое поле зрения. Если нужно исследовать большой участок неба, приходится искать компромисс между тем, насколько тусклые объекты нам нужно искать, и тем, насколько большую область хотим видеть. Космический телескоп — чудесный аппарат, но поле зрения у них слишком узкое. Поэтому, например, «Хаббл» не подходит для поисков. Зато когда мы обнаружим планету, «Хаббл» сможет за ней наблюдать, но это дело будущего.
— Когда планета найдётся, что мы сможем о ней узнать?
— У нас целый список «срочных дел». Один из самых важных и интересных вопросов — есть ли у неё спутники. Вероятно, с помощью космических телескопов мы их даже увидим. Ещё мы сможем сделать спектрограмму и выяснить химический состав атмосферы. Мы узнаем, как далеко планета от Солнца на момент открытия, доработаем теоретическую часть и только тогда поймем, куда она летит. А ещё можно будет подумать над тем, как она вообще туда попала, ведь предположительная масса и орбита девятой планеты очень странные и совершенно нетипичные для Солнечной системы. История девятой планеты хранит такие тайны зарождения Солнечной системы, до которых у нас пока нет шансов дотянуться.
— Допустим, мы нашли планету и изучили с помощью телескопов. Каков следующий шаг? Отправляем туда зонд?
— Если коротко, то да. Но обычные зонды тут не подходят. Даже New Horizons (межпланетная станция «Новые горизонты» — прим.) , несмотря на бешеную скорость, будет лететь туда лет 150.
Поэтому сейчас мы разрабатываем аппараты еще быстрее. Возможно, появится шанс добраться до девятой планеты лет за двадцать.
Некоторые предлагают такую схему: сначала упасть к Солнцу, затем пролететь вокруг и за счёт этого разогнаться еще быстрее. Чем-то похоже на гравитационный манёвр. Естественно, появляются свои технические сложности. Надо, в первую очередь, сделать так, чтобы аппарат вообще пережил встречу с Солнцем. Но такие вот есть идеи.
Ещё вариант, в разработке которого я участвую, — использовать солнечный парус. Аппарат подлетает максимально близко к Солнцу и расправляет фотонные крылья. Так мы надеемся разогнать его до шести астрономических единиц в год. Сейчас проект на стадии демонстрации возможностей применения.
Вообще, если улететь на шестьсот астрономических единиц, можно узнать много интересного, есть там девятая планета или нет. В Лаборатории реактивного движения (NASA JPL — прим.) есть один гениальный парень, Слава. Он придумал расположить там телескоп из нескольких зондов и использовать Солнце в качестве линзы. Невероятно изысканное решение. В общем, идей много.
— А если вы ошиблись? Что сможет на это указать?
— Если бы мы ошиблись в расчетах, кто-нибудь уже наверняка бы это заметил. Так что с математикой всё в порядке. Если хочется найти опровержение, проще всего искать ошибку непосредственно в данных. Надо показать, что мы ошиблись в самом начале, и на самом деле орбиты объектов в поясе Койпера не сонаправлены.
Через пару лет запускают LSST, это новый телескоп в Чили. Он будет тщательно просматривать все небо, изучая объекты пояса Койпера. Он, в принципе, может однозначно показать, что тех паттернов, которые мы нашли, на самом деле нет. Как раз на этот случай у нас заложено 0,2% ложной тревоги. Но я всеми силами буду стараться понять, как всё на самом деле, и если окажется, что ошибся, сам об этом объявлю.
— Науке известны какие-нибудь не менее странные объекты, чем гигантская планета с периодом обращения десять тысяч лет? Что-то похожее мы уже встречали?
— Вообще да. Но сначала объясню кое-что про массу. Масса в пять Земных — это очень странно для Солнечной системы. У нас есть Земля, у которой, как оказалось, одна Земная масса… и сразу Нептун, который в семнадцать раз тяжелее Земли. Возникает вопрос: а пять земных масс — это вообще нормально для планеты? Оказывается, это самый стандартный вариант в галактике. Мы изучили множество систем, и во многих из них есть планеты в три-пять раз тяжелее Земли. Скорее уж странно, что в нашей системе в непосредственной близости от Солнца нет подобных планет. Так что в этом плане девятая планета не очень примечательна.
Что касается её орбиты, у нас просто недостаточно данных о том, что происходит на таком расстоянии от других звёзд — 600 астрономических единиц. Но кое-какие факты указывают на то, что где-то могут быть другие подобные объекты. Мы знаем, что формирование планет — это очень хаотичный и интенсивный процесс, объекты то и дело выбрасывает на задворки системы. Так что некоторые данные позволяют предполагать, что, откуда бы ни взялась девятая планета, в других системах может быть нечто подобное.
— Едва ли не с каждым открытием факты оказываются более удивительными, чем мы ожидали. Мы думали, что экзопланеты — это редкость, но оказалось, что их тысячи. Мы думали, что Плутон — просто кусок льда, а он на самом деле очень интересный. Создается ощущение, что если что-то не нарушает законы физики, оно где-нибудь существует. Вы с этим согласны?
— Ну, в целом, я бы не стал, наверное, говорить, что всё, что допускает физика, где-то существует. Действительно, каждое открытие оказывается лишь верхушкой айсберга. Но всё ли, что дозволено физикой, существует где-нибудь во Вселенной? Наверное, нет. Кротовые норы возможны, согласно общей теории относительности, но это не значит, что они обязательно существуют, потому что они нестабильны и требуют совершенно невообразимого количества энергии. Но, по большей части, соглашусь: если что-то в принципе возможно, природа найдет способ воплотить это в реальность хотя бы частично.
— Какие из уже обнаруженных объектов во Вселенной вы назвали бы самыми невероятными? Только не чёрные дыры, а то про них все говорят.
— Вообще, чёрные дыры, на мой вкус, — это слишком банально. Лично я просто в восторге от горячих Юпитеров. Это экзопланеты, которые очень похожи на наш Юпитер, но совершают оборот вокруг своей звезды буквально за один-два дня. Встречаются они редко, бывают только у половины процента звезд, похожих на Солнце. В каком-то смысле они — противоположность девятой планеты, их орбита находится очень близко к звезде. По крайней мере, исходя из модели, которую разработали для описания нашей системы, есть элементы, которые объясняют, почему газовые гиганты могут появиться только вдали от Солнца и других подобных звёзд.
Должно быть достаточно прохладно, чтобы могло сформироваться ледяное ядро, вокруг которого образуется атмосфера из водорода, а затем всё увеличивается и увеличивается.
Когда впервые обнаружили газовые планеты на столь близком расстоянии к звезде, наши представления о том, как формируются планеты, буквально перевернулись. Горячие Юпитеры возродили интерес к теории формирования планет, по сути, опровергнув значительную часть того, что считалось общепринятым знанием в девяностых.
— Какого рода исследования космоса сейчас развиваются активнее всего?
— Я думаю, скоро нас ждет новая волна интереса к спутникам планет Солнечной системы. В ближайшие 10-20 лет объектами исследований станут луны газовых гигантов: в этот период запланированы несколько масштабных миссий к спутникам газовых планет. НАСА запускает аппарат Europa Clipper, который будет изучать Европу. ЕКА, европейское космическое агентство, готовит миссию JUICE, которая отправится к Ганимеду, спутнику Юпитера, миссия Dragonfly пошлет аппарат к Титану, спутнику Сатурна.
— А придётся ли выделять ледяные спутники газовых гигантов в особую категорию? Можно ли это как-то предвидеть заранее и не придётся ли пересмотреть всю терминологию?
— Когда речь заходит про ледяные объекты во внешней Солнечной системе, обычно Плутон вместе с Хароном относят к той же категории, что и ледяные спутники, и в геофизическом контексте они упоминаются вместе. С этой точки зрения у них много общего: океан под коркой льда, схожие характеристики поверхности, кстати, весьма удивительные сами по себе. В некоторой степени, Плутон и другие объекты пояса Койпера уже находятся в одной категории со спутниками — это не планеты, они меньше, но это не значит, что они менее интересны. Плутон — не планета. Это карликовая планета, даже крошечная. Но от того не менее интересная.
А вообще вот что я скажу: Плутону без разницы, планета он или нет. Это физический объект с массой, диаметром и орбитой с периодом в 20 млн лет. Его орбита, кстати, хаотична: Плутон забывает, куда летел, каждые двадцать миллионов лет или около того. Небольшой исторический экскурс: это была первая математическая демонстрация хаоса в Солнечной системе. В восьмидесятых провели расчеты орбиты Плутона и продемонстрировали, что это хаотичная система.
У него очень интересная поверхность и геофизика, все так. Но это не делает его планетой в традиционном смысле слова. Определить, что планета, а что нет, — это как найти разницу между островом и континентом. В этом контексте масса решает всё. В 1930 году Плутон по ошибке назвали планетой, потому что ученые искали Планету Икс. И все думали, что нашли этого гиганта в семь раз тяжелее Земли. Потом присмотрелись получше и решили, что он массой с Землю — а это уверенная заявка на звание планеты. К слову, площадь поверхности Плутона и площадь России примерно равны. И ещё там холодно — холоднее, чем в России.
— Если школьника, ученика старших классов, заинтересует астрономия, что вы посоветуете изучать? Последние лет двадцать у нас в школах не было такого предмета. И если кто-нибудь сейчас стоит перед выбором, что изучать, физику, астрономию или геологию, что вы порекомендуете?
— На это у меня есть стандартный совет: первое время не уходите в узкую специализацию. Если вам интересна астрономия — учите физику, интересно химическое производство — учите общую химию. По моему опыту, в начале пути выгоднее набирать общие знания, фундаментальные. Не стоит браться за что-то слишком специфическое.
Я даже не касался астрофизики до последнего курса университета. Я поздно ушёл в специализацию и ничуть не жалею. У меня обширные базовые знания, и теперь, если я встречаю что-нибудь интересное в астрофизике, что-нибудь из области физики плазмы, я вспоминаю то, что проходили на парах. Да, я не смогу сразу всё решить, но хотя бы знаю, что это возможно и где искать ответ.
— А российская наука как-то присутствует на международной сцене?
— Зависит от направления. В некоторых областях определенные страны представлены больше прочих. Довольно много российских ученых занимаются астрофизикой, но есть одна проблема, на мой взгляд. На конференциях я очень редко вижу молодых специалистов из России. Российские ученые есть, но все они уже в возрасте. А, скажем, во Франции всё иначе: на конференции от этой страны приезжают учёные всех возрастов.
Мне кажется, это проблема сохранения импульса. Чтобы поддерживать развитие какой-то дисциплины, естественно, нужны почтенные умы, но нужно вовлекать и молодёжь, которая придет им на смену. Обеспечивать всем необходимым, отправлять на международные конференции.
— Как изменить ситуацию, как привлечь больше людей к технологиям, физике и науке о космосе?
— Это глобальная проблема. В США её постоянно обсуждают: как заинтересовать и привлечь молодежь на технические, научные, инженерные специальности? На мой взгляд, важны два аспекта. Во-первых, стоит подумать о том, насколько это вообще рентабельно. Можно быть сколь угодно талантливым и творческим человеком, но если жизнь придётся прожить в бедности, вряд выберешь науку.
Вторая проблема — рабочая атмосфера. Важно, чтобы люди раскрывались и чувствовали себя комфортно, знали, что им рады, что на них не будут давить, дадут свободу, да и просто не станут мешать работать.
— А у вас было это ощущение? Свободы, подходящей атмосферы?
— В целом, да, мне было комфортно в академическом окружении. Мне крайне повезло, а везёт далеко не всем. Мне довелось работать с замечательными людьми, а это в карьере, как мне кажется, играет решающую роль. Если вокруг хорошие люди, и вам всем весело, рано или поздно вы откроете что-нибудь интересное.
— Вы читаете лекции для широкой аудитории, рассказываете про космос, даёте интервью и участвуете в различных видео. Для вас это развлечение или вы действительно считаете, что это приносит пользу?
— Да и да. Это весело, и я считаю, что важно. Плюс есть небольшой компонент эгоистичных интересов. В самом начале моей карьеры мой руководитель как-то сказал, что если кто-то в лифте спрашивает, чем вы занимаетесь, а вы отмахиваетесь, мол, это слишком сложно… это говорит лишь о том, что вы сами чего-то не понимаете. Говоря с публикой простым языком, я стараюсь лучше понять, чем занимаюсь.
Но это ещё и важно. В США, да и в других странах, университеты, как и вся система научных исследований, финансируются из бюджета. Налогоплательщик отдает свои деньги, рассчитывая на то, что мы их возьмём и сделаем что-нибудь интересное. В какой-то мере это гражданский долг учёного: если уж ты взял деньги и сделал что-то интересное, так будь добр, объясни, что именно получилось. А если не можешь, то выходят какие-то односторонние отношения.
— Среди учёных довольно распространено мнение, что это пустая трата их времени.
— Понимаю. Да, некоторые воспринимают это таким образом. Крайне важно, чтобы тех, кому не интересно выступать перед публикой, не заставляли этим заниматься. Я не собираюсь никого осуждать за такой подход, в принципе, он вполне понятен. Лично я считаю, что это способ дать обратную связь, рассказать, что мы делаем и привлечь широкую аудиторию к научному знанию. Я посвящаю этому толику своего времени, но не могу сказать, что жертвую чем-то ради публичных лекций. Не соглашусь, что это бесполезно, но, как я уже говорил, не стоит заставлять того, кто не хочет рассказывать о науке. Я видел, что из этого выходит. Это гарантированный провал.
— Тогда ещё вопрос о взаимодействии с аудиторией: вы когда-нибудь вступали в дискуссии с какими-нибудь сторонниками лунного заговора или, скажем, с плоскоземельщиками?
— Ой, нет. Дело в том, что мне просто нечего сказать тем, кто спрашивает о форме Земли. Это вполне хороший, серьезный научный вопрос… был две тысячи лет назад. Тогда было резонно его задавать, но на него ответили. И теперь, в наше время, если кто-то считает, что Земля плоская, я думаю, на самом деле речь даже не о том, какой формы наша планета. Тут дело в отрицании экспертного мнения, а это уже скорее вопрос психологии, чем непосредственно астрономии.
Есть простой эксперимент: втыкаете палку в одном месте, а потом втыкаете вторую где-нибудь подальше и измеряете их тень. Это вполне реально провернуть самостоятельно: одна палка в Лос-Анджелесе, затем пять часов на машине — ставите вторую палку в Сан-Франциско. Это под силу каждому, если уж припечёт. Не думаю, что я хоть раз кого-то убедил в том, что планета круглая. Не было такого, чтобы ко мне подошел убеждённый плоскоземельщик, а после моих объяснений признал, что неправ. Поэтому мне и кажется, что это вопрос вообще не ко мне.
— Это интервью наверняка увидит молодёжь, которая любит науку. Может, вы хотите что-нибудь им сказать?
— Если и давать какие-то советы, могу только порекомендовать быть любопытными, заниматься тем, чем горите.
— Звучит отлично. И, может, тогда кто-нибудь из них откроет свою планету.
— Именно так. Может, даже обгонит нас и откроет нашу. Будет здорово.
— Будем надеятся, что вы справитесь с этим раньше… Кстати, когда планируете?
— Сложно сказать. Может, лет десять займет. Надеюсь, поменьше. Лет пять.
— Ну, тогда… мы перезвоним! Спасибо за интервью!
Текст подготовила: Дарина Гермашева
